Неточные совпадения
— Да што! — с благородною небрежностию проговорил Илья Петрович (и даже не што, а как-то «Да-а шта-а!»),
переходя с какими-то бумагами к другому столу и картинно передергивая с каждым шагом плечами, куда шаг, туда и плечо, — вот-с, извольте видеть:
господин сочинитель, то бишь студент, бывший то есть, денег не платит, векселей надавал, квартиру не очищает, беспрерывные на них поступают жалобы, а изволили
в претензию войти, что я папироску при них закурил!
Однажды они вдвоем откуда-то возвращались лениво, молча, и только стали
переходить большую дорогу, навстречу им бежало облако пыли, и
в облаке мчалась коляска,
в коляске сидела Сонечка с мужем, еще какой-то
господин, еще какая-то госпожа…
Вот и порешили
господа, что лечить меня больше нечего, а
в барском доме держать калек неспособно… ну, и
переслали меня сюда — потому тут у меня родственники есть.
Антон Пафнутьич, призывая
господа в свидетели
в том, что красная шкатулка его была пуста, не лгал и не согрешал: красная шкатулка точно была пуста, деньги, некогда
в ней хранимые,
перешли в кожаную суму, которую носил он на груди под рубашкой.
На это тратилась его жизнь. Это был Измайлов на маленьком размере, князь Е. Грузинский без притона беглых
в Лыскове, то есть избалованный, дерзкий, отвратительный забавник,
барин и шут вместе. Когда его проделки
перешли все границы, ему велели отправиться на житье
в Пермь.
Улита домовничала
в Щучьей-Заводи и имела на
барина огромное влияние. Носились слухи, что и стариковы деньги,
в виде ломбардных билетов, на имя неизвестного,
переходят к ней. Тем не менее вольной он ей не давал — боялся, что она бросит его, — а выпустил на волю двоих ее сыновей-подростков и поместил их
в ученье
в Москву.
— Это еще что! погодите, что
в Раисин день будет! Стол-то тогда
в большой зале накроют, да и там не все
господа разместятся,
в гостиную многие
перейдут. Двух поваров из города позовем, да кухарка наша будет помогать. Барыня-то и не садятся за стол, а все ходят, гостей угощают. Так разве чего-нибудь промеж разговоров покушают.
Тарантас поехал, стуча по мостовинам;
господа пошли сбоку его по левую сторону, а Юстин Помада с неопределенным чувством одиночества, неумолчно вопиющим
в человеке при виде людского счастия, безотчетно
перешел на другую сторону моста и, крутя у себя перед носом сорванный стебелек подорожника, брел одиноко, смотря на мерную выступку усталой пристяжной.
«Но ведь я мужчина! Ведь я
господин своему слову. Ведь то, что толкнуло меня на этот поступок, было прекрасно, благородно и возвышенно. Я отлично помню восторг, который охватил меня, когда моя мысль
перешла в дело! Это было чистое, огромное чувство. Или это просто была блажь ума, подхлестнутого алкоголем, следствие бессонной ночи, курения и длинных отвлеченных разговоров?»
— Да сначала хутор у одного
барина пустой
в лесу стоял, так
в нем мы жили; ну, так тоже спознали нас там скоро; мы
перешли потом
в Жигулеву гору на Волгу; там отлично было: спокойно, безопасно!
«Бумага» от генерала
перешла в руки его секретаря, у которого и исчезла
в изящном портфеле. Экипаж быстро унес
барина с его свитой, а старички остались на коленях.
— Ему очень хотелось
переслать эти деньги, всего триста рублей,
господину Лебядкину. А так как он не знал его адреса, а знал лишь, что он прибудет к нам
в город, то и поручил мне передать, на случай, если
господин Лебядкин приедет.
Петр Степанович быстро обернулся. На пороге, из темноты, выступила новая фигура — Федька,
в полушубке, но без шапки, как дома. Он стоял и посмеивался, скаля свои ровные белые зубы. Черные с желтым отливом глаза его осторожно шмыгали по комнате, наблюдая
господ. Он чего-то не понимал; его, очевидно, сейчас привел Кириллов, и к нему-то обращался его вопросительный взгляд; стоял он на пороге, но
переходить в комнату не хотел.
— У меня с
господином Тулузовым есть свое небольшое дело, и я просил бы вас, почтеннейший Иван Петрович,
перейти на короткое время
в гостиную: я
в несколько минут переговорю с
господином Тулузовым, а потом и вас снова приглашу сюда, чтобы рассудить о предполагаемом дворянском пансионе.
Это они говорили, уже
переходя из столовой
в гостиную,
в которой стоял самый покойный и манящий к себе турецкий диван, на каковой хозяйка и гость опустились, или, точнее сказать, полуприлегли, и камер-юнкер обнял было тучный стан Екатерины Петровны, чтобы приблизить к себе ее набеленное лицо и напечатлеть на нем поцелуй, но Екатерина Петровна, услыхав
в это мгновение какой-то шум
в зале, поспешила отстраниться от своего собеседника и даже пересесть на другой диван, а камер-юнкер, думая, что это сам Тулузов идет, побледнел и
в струнку вытянулся на диване; но вошел пока еще только лакей и доложил Екатерине Петровне, что какой-то молодой
господин по фамилии Углаков желает ее видеть.
— Да,
господа, немало-таки было у меня возни с этим ханом! — сказал Балалайкин, — трех невест
в течение двух месяцев ему
переслал — и все мало! Теперь четвертую подыскиваю!
И еще велел всем вам поклониться
господин Термосесов; он встретился со мной
в городе: катит куда-то шибко и говорит: «Ах, постой, говорит, пожалуйста, дьякон, здесь у ворот: я тебе штучку сейчас вынесу: ваша почтмейстерша с дочерьми мне пред отъездом свой альбом навязала, чтоб им стихи написать, я его завез, да и назад
переслать не с кем.
Когда же всё имение
перешло в руки ее племянника, он возвратил эту женщину вместе с мужем и детьми прежнему ее
господину: первый муж давно уже умер.
— Нет,
господин проезжий, — отвечал старик, махнув рукою, — не видать мне таких удальцов, какие бывали
в старину! Да вот хоть для вашей бы милости
в мое время тотчас выискался бы охотник
перейти на ту сторону и прислать с перевозу большую лодку; а теперь небойсь — дожидайтесь! Увидите, если не придется вам ночевать на этом берегу. Кто пойдет за лодкою?
—
Господа! — выкрикивал Грызунов,
переходя из комнаты
в комнату, — Анна Ивановна Зюйдерзее благосклонно изъявила согласие показать опыты"непосредственного самопитания". Не угодно ли
в зал? Надеюсь, что вы ничего не имеете против этого? — добавил он, обращаясь к Ноздреву.
На станции этой
господин с дамой
перешли в другой вагон, о чем они переговаривались еще раньше с кондуктором. Приказчик устроился на лавочке и заснул. Позднышев же всё курил и пил заваренный еще на той станции чай.
Бабы и ребятишки смотрели на Ароматова с разинутыми ртами, а когда он
перешел к опытам чревовещания —
в ужасе попятились от чудного
барина и начали даже креститься.
«Да и кто его знает, этого запоздалого, — промелькнуло
в голове
господина Голядкина, — может быть, и он то же самое, может быть, он-то тут и самое главное дело, и не даром идет, а с целью идет, дорогу мою
переходит и меня задевает».
Когда наш герой вошел, то почувствовал, что как будто ослеп, ибо решительно ничего не видал. Мелькнули, впрочем, две-три фигуры
в глазах: «Ну да это гости», — мелькнуло у
господина Голядкина
в голове. Наконец наш герой стал ясно отличать звезду на черном фраке его превосходительства, потом, сохраняя постепенность,
перешел и к черному фраку, наконец, получил способность полного созерцания…
Потом, не соглашаясь, впрочем, с иными учеными
в иных клеветах, взводимых на турецкого пророка Мухаммеда, и признавая его
в своем роде великим политиком,
господин Голядкин
перешел к весьма интересному описанию алжирской цирюльни, о которой читал
в какой-то книжке
в смеси.
Наконец
господин Голядкин сбавил шагу немножко, чтоб дух перевести, торопливо осмотрелся кругом и увидел, что уже перебежал, не замечая того, весь свой путь по Фонтанке,
перешел Аничков мост, миновал часть Невского и теперь стоит на повороте
в Литейную.
«Гораздо несчастнее холопства, — говорит он, — было состояние земледельцев свободных, которые, нанимая землю
в поместьях или
в отчинах у дворян, обязывались трудиться для них свыше сил человеческих, не могли ни двух дней
в неделе работать на себя,
переходили к иным владельцам и обманывались
в надежде на лучшую долю: ибо временные корыстолюбивые
господа или помещики нигде не жалели, не берегли их для будущего.
Пройдя раза два по главной аллее, я сел рядом на скамейку с одним
господином из Ярославля, тоже дачным жителем, который был мне несколько знаком и которого прозвали
в Сокольниках воздушным, не потому, чтобы
в наружности его было что-нибудь воздушное, — нисколько: он был мужчина плотный и коренастый, а потому, что он, какая бы ни была погода, целые дни был на воздухе: часов
в пять утра он пил уж чай
в беседке, до обеда
переходил со скамейки на скамейку, развлекая себя или чтением «Северной пчелы» [«Северная пчела» — газета, с 1825 года издававшаяся реакционными писателями Ф.Булгариным и Н.Гречем.], к которой чувствовал особенную симпатию, или просто оставался
в созерцательном положении, обедал тоже на воздухе, а после обеда ложился где-нибудь
в тени на ковре, а часов
в семь опять усаживался на скамейку и наблюдал гуляющих.
Впрочем, когда блаженный достигает такой смелости, он
переходит уже
в другой разряд; его называют тогда веселым наглецом, малым с надежной внутренней опорой или малым без застенчивости. Ноздрев был именно таким малым; всякому известно, что Ноздрев был
господин также веселого нрава.
С той поры стала Никитишна за хорошее жалованье у того
барина жить, потом
в другой дом
перешла, еще побогаче, там еще больше платы ей положили.
— Не лучше ли,
господа, прекратить споры, пока Кошкин не
перешел на турецкую службу, и садиться обедать? Эй, Ворсунька! Подавай, братец! Да скажи коку, чтобы окурков
в супе не было! — смеясь, проговорил толстенький, кругленький и румяный, рыжеволосый гардемарин Быков.
И меня уговаривали
перейти в ихнюю бахметову веру, да
Господь Бог помог — я укрепился.
В селе Кладенце «
господа» не живали, народ был оброчный; кроме рекрутчины, почти ни на чем и не сказывался произвол вотчинной власти; всем орудовал мир; да и родился он, когда все село
перешло уже
в временнообязанное состояние.
Голоса все возвышались,
перешли в звонкие, крикливые возгласы… От буфета шел старшина и другой еще
господин, с седоватой бородой, а за ним учитель Таси.
— Невозможно,
господа, у вас тут спать, такой морозище!
Перехожу к солдатам
в теплушку!
«Пора к делу! — сказал он сам про себя. — Она так неопытна; давно ли из гарема? кровь ее горит еще жаром полудня: надо ковать железо, пока горячо! Светское приличие, которому скоро ее научат, рассудок, долг, одно слово, что я женат… и мои мечты все
в прах! Напишу ей записку и
перешлю с
господином Телемахом: этот молчаливый посланный гораздо вернее. Она найдет ее… будет отвечать, если меня любит… а там тайное свидание, и Мариорица, милая, прелестная Мариорица — моя!»
Щелкнув шпорами, пристав с достоинством отходит.
В публике угрюмый шепот и разговоры. Ремесленник, расположение которого снова
перешло на сторону Карауловой, говорит: «Ну, теперь держись, баба! Зубки-то начистят — как самовар заблестят». — «Ну это вы слишком!» — «Слишком? Молчите,
господин: вы этого дела не понимаете, а я вот как понимаю!» — «Бороду-то где выщипали?» — «Где ни выщипали, а выщипали; а вы вот скажите, есть тут буфет для третьего класса? Надо чирикнуть за упокой души рабы божьей Палагеи».
Он состоял на службе еще у отца Эдуарда, но далеко не жаловал сына — этого пьяницу и обжору, как, конечно за глаза, он честил бывшего своего
господина, а потому с удовольствием
перешел на службу
в замок Гельмст, где все дышало довольством и богатством, тогда как
в замке Вальден приходилось часто класть зубы на полку вместе с своим
господином с той разницей, что последний раньше уже пристроился к хлебосолу фон-Ферзену.
Вернувшись домой, слуга рассказал об этом
в людской, откуда известие и
перешло к
господам.
Он состоял на службе еще у отца Эдуарда, но далеко не жаловал сына — этого пьяницу и обжору, как, конечно, за глаза, он честил бывшего своего
господина, а потому с удовольствием
перешел на службу
в замок Гельмст, где все дышало довольством и богатством, тогда как
в замке Вальден приходилось часто класть зубы на полку вместе со своим
господином, с той разницей, что последний раньше уже пристроился к хлебосолу фон Ферзен.
Он сидел с дворником Капитоном
в своей каморке.
Барин сегодня проснулся рано, мог
перейти с кровати
в кресло и после чая читает газету. Доктор будет около полудня.
В доме стоит опять тишина, со вчерашнего дня, когда француженок перевезли
в гостиницу.